Анна шехова синдром золушки как избавиться от комплекса хорошей девочки

ALSO TRANSLATED BY RICHARD PEVEAR AND LARISSA VOLOKHONSKY

THE BROTHERS KARAMAZOV by Fyodor Dostoevsky

CRIME AND PUNISHMENT by Fyodor Dostoevsky

NOTES FROM UNDERGROUND by Fyodor Dostoevsky

DEMONS by Fyodor Dostoevsky

DEAD SOULS by Nikolai Gogol

THE ETERNAL HUSBAND AND OTHER STORIES by Fyodor Dostoevsky

THE MASTER AND MARGARITA by Mikhail Bulgakov

THE COLLECTED TALES OF NIKOLAI GOGOL

ANNA KARENINA by Leo Tolstoy

WAR AND PEACE by Leo Tolstoy

STORIES by Anton Chekhov

THE COMPLETE SHORT NOVELS OF ANTON CHEKHOV

THE IDIOT by Fyodor Dostoevsky

THE ADOLESCENT by Fyodor Dostoevsky

THE DOUBLE AND THE GAMBLER by Fyodor Dostoevsky

Contents

INTRODUCTION

THE PRISONER OF THE CAUCASUS

THE DIARY OF A MADMAN

THE DEATH OF IVAN ILYICH

THE KREUTZER SONATA

THE DEVIL

MASTER AND MAN

FATHER SERGIUS

AFTER THE BALL

THE FORGED COUPON

ALYOSHA THE POT

HADJI MURAT

GLOSSARY OF CAUCASIAN MOUNTAINEER WORDS

NOTES

INTRODUCTION

THERE MAY BE SUCH A THING as an “O. Henry story;” there may even be such a thing as a “Chekhov story;” but, as readers of this collection will discover, there is no such thing as a “Tolstoy story.” From the narrative simplicity of The Prisoner of the Caucasus to the psychopathological density of The Kreutzer Sonata, from the intense single focus of The Death of Ivan Ilyich to the kaleidoscopic multiplicity of The Forged Coupon, from the rustic immediacy of Master and Man to the complex (and still highly relevant) geopolitical reality of Hadji Murat, from the rough jottings of The Diary of a Madman to the limpid perfection of Alyosha the Pot, Tolstoy was constantly reinventing the art of fiction for himself.

The eleven stories in this collection were written, with one exception, after 1880—that is, in the last thirty years of Tolstoy’s long life (1828–1910). The one exception is The Prisoner of the Caucasus, which dates to 1872, the period between War and Peace and Anna Karenina, when Tolstoy busied himself with the education of the peasant children on his estate. Dissatisfied with the textbooks available, he decided to write his own, producing in the same year both an ABC and a reader which included, among other things, The Prisoner of the Caucasus and God Sees the Truth but Waits. Twenty-six years later, in his polemical treatise What Is Art?, laying down the principles for distinguishing between good and bad art in our time, he stated that there are only two kinds of good art: “(1) religious art, which conveys feelings coming from a religious consciousness of man’s position in the world with regard to God and his neighbor; and (2) universal art, which conveys the simplest everyday feelings of life, such as are accessible to everyone in the world.” In a note he added: “I rank my own artistic works on the side of bad art, except for the story God Sees the Truth, which wants to belong to the first kind, and The Prisoner of the Caucasus, which belongs to the second.” We have included The Prisoner here, first, on its own merits. It shows very well how Tolstoy, for all the constraints his pedagogical and polemical intentions placed upon him, never lost that “gift of concrete evocation” which the French scholar and translator Michel Aucouturier rightly calls “the secret of his art.” And, second, because it balances nicely with the last piece in the collection, also set in the Caucasus, the novella Hadji Murat, finished in 1904 and published posthumously in 1912.

The stories written for his school reader were Tolstoy’s first attempt, after the immense inclusiveness of War and Peace, to purge his art of what he came to regard as its artistic pretensions and superfluous detail. The same attempt was repeated time and again later in his life, testifying to the constant conflict within him between his innate artistic gift and the moral demands he made upon himself, the conflict, as he understood it, between beauty and the good. In his Reminiscences of Tolstoy, Maxim Gorky repeats a story told him by his friend Sulerzhitsky about the elderly Tolstoy in Moscow which shows how alive that conflict remained:

Suler tells how he was once walking with Lev Nikolaevich in Tverskaya Street when Tolstoy noticed in the distance two soldiers of the Guards. The metal of their accoutrements shone in the sun; their spurs jingled; they kept step like one man; their faces, too, shone with the self-assurance of strength and youth. Tolstoy began to grumble at them: “What pompous stupidity! Like animals trained by the whip …”

But when the guardsmen came abreast with him, he stopped, followed them caressingly with his eyes, and said enthusiastically: “How handsome! Old Romans, eh, Lyovushka? Their strength and beauty! O Lord! How charming it is when man is handsome, how very charming.”

By 1873 Tolstoy had dropped his pedagogical efforts and plunged into work on a new novel, Anna Karenina, equally filled with “superfluous detail and artistic pretensions,” and equally limited to the lives of the Russian aristocracy, not in history now but in his own time and milieu. Here the conflicting claims of art and moral judgment strike a very difficult balance, and its precariousness is strongly felt. The novel marks a major turning point in Tolstoy’s life, the end of what might be called his idyllic period. D. S. Mirsky, in A History of Russian Literature, notes in Anna Karenina “the approach of a more tragic God than the blind and good life-God of War and Peace. The tragic atmosphere thickens as the story advances towards the end.” And it is not only the tragedy of Anna herself.

By 1877, when he was writing the final chapters, both Tolstoy and his hero and likeness, Konstantin Levin, found themselves in a profound spiritual crisis. The novel “ends on a note of confused perplexity,” writes Mirsky; it “dies like a cry of anguish in the desert air.” The note is struck in Levin’s reflections once he has attained all he wanted in life, all that the younger Tolstoy thought a man needs for happiness—a good marriage, children, a flourishing estate. He is haunted by doubts: “What am I? And where am I? And why am I here?” These questions, which bring Levin close to suicide, find an answer in his reconciliation with the Church. Levin asks himself, “Can I believe in everything the Church confesses?” And decides, rather hastily, that “there was not a single belief of the Church that violated the main thing—faith in God, in the good, as the sole purpose of man.” “Serving the good instead of one’s needs” became Levin’s watchword, as it became Tolstoy’s. But for Tolstoy, at least, the reconciliation was an uneasy one, undermined by latent contradictions, and it did not last long.

In 1879, only a year after the publication of Anna Karenina, he began work on a book to which he gave the title A Confession. This was not a novel; it was a sustained and rhetorically powerful exposition of the spiritual crisis he had lived through and the “conversion” (his own term) it had brought about in him, a conversion to what he called “true Christianity” as opposed to “Church Christianity.” A Confession was the first, and the most personal and compelling, of the series of polemical works Tolstoy wrote over the next twenty years, culminating in What Is Art? (1898), in which he expounded his new religious views and their philosophical, social, and aesthetic consequences. These works made Tolstoy world famous, not as an artist but as a moral teacher; they led to what became known as “Tolstoyism,” an anti-State, anti-Church, egalitarian doctrine of the kingdom of God on earth, to be achieved by means of civil disobedience and non-violent resistance, which brought him adherents such as Rainer Maria Rilke, Romain Rolland, Mahatma Gandhi, and the founders of the kibbutz movement in Palestine, among many others. It also brought him some of his first English translators.

The stories collected here have a complex and ambiguous relation to Tolstoy’s moral teaching; some, like Hadji Murat, were even written, as he admitted, “in secret from himself” and contrary to his notions of “good art.” But they all have a direct relation to the crisis he describes so forcefully in A Confession:

My life stopped. I could breathe, eat, drink, sleep, and could not help breathing, eating, drinking, sleeping; but there was no life, because there were no desires whose satisfaction seemed reasonable to me … I could not even desire to know the truth, because I guessed what it consisted in. The truth was that life was an absurdity … The idea of suicide came to me as naturally as ideas for improving my life had come to me before. This idea was so tempting that I had to use tricks with myself so as not to carry it out at once.

• • •

My question, the one which brought me, at the age of fifty, to the verge of suicide, was the simplest of questions, the one that every man carries in the depths of himself, from the stupidest child to the wisest old man—the question without answering which life is impossible, as I indeed experienced. Here is that question: “What will come of what I do now, of what I will do tomorrow—what will come of my whole life?” Formulated differently, the question would be the following: “Why should I live, why desire anything, why do anything?” It can also be put like this: “Is there a meaning in my life that will not be annihilated by the death that inevitably awaits me?”

For all his ambition to change the world by his teaching, Tolstoy shows in his later stories how deeply troubled he remained by these questions which he tried repeatedly to answer for others. Late in life he remarked to Gorky: “If a man has learned to think, no matter what he may think about, he is always thinking of his own death. All philosophers were like that. And what truths can there be, if there is death?” It was this unappeasable anguish, and not the settled positions of his tracts, that nourished Tolstoy’s later artistic works, in which the conversions are not rational and collective but mystical, sudden, unique, and the “answers” are almost beyond the reach of words …

© ООО Издательство «Питер», 2017

© Серия «Сам себе психолог», 2017

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Как из хорошей стать настоящей, или Взросление Золушки

А что значит быть настоящим?

В словарях слово «настоящий» объясняется как «подлинный», «неподдельный», «истинный», но эти синонимы путают еще больше. Что значит быть подлинным собой? Кто такой я? И какой я?

Эти вопросы – камни преткновения на пути к себе: не зная ответа, очень трудно выбрать направление.

Как быть «хорошим» или «правильным» – мы знаем (нам это объясняют с детства). Как быть «плохим» – тоже более или менее понятно.

Причем «быть хорошим» и «не быть плохим» – та самая инструкция, которую ребенок слышит фактически с первых дней своего существования, задолго до того, как он будет способен осознать смысл этих слов.

Обычно эти понятия сводятся к некоему набору правил поведения, которые устраивают или не устраивают родителей/ воспитателей/общество. Если ребенок сломал новую игрушку, разбросал кашу по всей кухне или проявил другую «невоспитанность», это делает его «плохим». Если он хорошо кушает и вовремя засыпает, улыбается, просится в туалет и не слишком мешает родителям, то он, конечно же, «хороший». Постепенно система понятий «хороший» и «плохой» расширяется. Но, как правило, она все равно работает на то, чтобы ребенок был удобным для семьи и окружающих.

С одной стороны, это естественный и нормальный процесс, поскольку так происходит социализация человека, привыкание к нормам общества, в котором он живет. С другой – жесткое подчинение системе внешних «хорошо» и «плохо» зачастую убивает в ребенке способность к поиску своего пути, который может совершенно не вписываться в заданную систему координат. Ребенок начинает «лепить» собственную личность так, чтобы быть максимально приятным для окружающих, от которых зависит его благополучие. При этом значимые фигуры в его окружении могут со временем меняться, а привычка подгонять себя под внешние параметры «правильности» остается. И так человек живет год за годом, не обращаясь или очень редко обращаясь к своему истинному Я.

К чему может привести зависимость от внешних критериев «хорошего» и «плохого»? Например, к неприятию себя самого, нелюбви к себе (а как вообще можно любить того, кого не знаешь?).

У малыша нет критического взгляда на себя со стороны. Для него нет понятий «некрасивый», «гадкий», «невоспитанный». Все это приходит извне: от родителей, родственников, учителей, соседей по лестничной клетке и т. п. Так же как в сказке о Гадком утенке – о своей «безобразности» утенок узнавал от других обитателей птичьего двора.

Ребенок, столкнувшись с жесткой критикой, насмешкой, пренебрежением или отвержением (например, в качестве наказания за «плохое» поведение), постепенно проникается тем же убеждением, что было у героя упомянутой сказки. Он начинает верить, что недостаточно умен/красив/воспитан, иными словами – недостаточно хорош, чтобы его любили.

Причем, повзрослев, мы можем выглядеть в глазах окружающих как прекрасные лебеди – ухоженные, успешные и сильные птицы. Но внутри… Внутри по-прежнему живет маленький, запуганный и неуверенный в себе ребенок с мучительными страхами и комплексами. Малыш, которому не хватило родительской любви и поддержки, чтобы поверить в свои силы. Ребенок, который все еще дико боится быть отвергнутым, непринятым, который стесняется своего оперения и походки и не знает, как общаться с другими «птицами» и чему из сказанного ими можно верить.

Убежденность в собственном несовершенстве, неуверенность, мнительность, бессилие перед лицом критики, отсутствие чувства собственных границ, страх перед будущим, неспособность полноценно заботиться о себе, склонность к депрессиям, работоголизм, неумение быть счастливым, пессимизм под маской реализма, проблемы со здоровьем, трудности с выражением эмоций, низкая стрессоустойчивость, регулярная усталость, нереализованные желания и невозможные мечты – все это набор проблем, характерных для тех, кто так и не расстался со своим внутренним «гадким утенком» или не перерос фартук Золушки.

Нас не учили искать себя, поэтому в поисках мы часто идем не в ту сторону. Люди, которые бунтуют против привитых им с детства норм, правил поведения, морали и ценностей, отнюдь не всегда обретают свободу в этой борьбе. Часто они остаются зависимыми от прежних установок, просто теперь эта подчиненность носит другой знак – не плюс, а минус. Вместо «хороших» они становятся «плохими».

Но быть «плохим» еще не означает быть собой. Это нередко можно наблюдать в поведении подростков: поступать назло, делать то, что родители запрещают, – и наслаждаться своей «плохостью». Как правило, удовольствие от нарушения правил ради нарушения не длится слишком долго. И рано или поздно потребность в самоидентификации, в самопризнании, в самореализации дает о себе знать.

Отвергая родительский сценарий поведения, человек во многих случаях запускает в действие контрсценарий. Мол, если мой отец был гулякой, я буду примерным семьянином с жесткими правилами. И все бы ничего, но в какой-то момент человека охватывает депрессия или приходит осознание, что он не получает никакой радости от жизни, хотя все вроде бы сложилось так, как задумано.

А проблема заключается в том, что он живет пусть и прекрасной в глазах окружающих, но не своей жизнью. Часто такие люди страдают синдромом Золушки: их действия, мотивы, цели так или иначе продиктованы, навязаны или спровоцированы волей других людей. Когда человек не знает себя, ему ничего не остается, кроме как «жить для других».

Какой я? Кто я?

Ответы на эти вопросы будут разными в том или ином возрасте и в различном душевном состоянии. Их невозможно дать один раз на всю жизнь. Более того, идентичность своему Я – это не константа, а переменная. Это постоянный процесс – поиск себя и стремление к себе, обретение себя настоящего вновь и вновь во всех незнакомых ситуациях.

Но в любом случае быть настоящим означает признавать право на существование своих чувств, эмоций и состояний. Всех, а не только тех, которые помечены как «правильные».

Быть настоящим означает делать самостоятельный выбор, даже если он не по вкусу окружающим. Это означает иметь смелость искать собственный путь, а не двигаться по инерции. Это означает признавать за собой право на любовь и уважение независимо от количества пятерок в дневнике. Это означает снять фартук Золушки и добиваться возможности поехать на бал, не дожидаясь помощи феи (вероятность появления которой в жизни все-таки гораздо ниже, чем в сказке).

Некоторые захотят со мной поспорить, ссылаясь на то, что именно осознание своего несовершенства – это стимул к росту и развитию. Мол, принятие себя таким, какой ты есть, приводит к эгоцентризму, самовлюбленности, ограниченности и т. п.

Однако на самом деле такое мнение – это ловушка, основанная на подмене понятий: за любовь выдается самовлюбленность, а за принятие – идеализация, что легко представить на примере отношений родителя и ребенка. Вы можете трезво видеть и недостатки, и достоинства малыша, но при этом любить и принимать его. И любовь будет помогать в том, чтобы выбрать наиболее эффективный путь развития, скорректировать поведение, а не подавить и «застроить». Если же родитель не любит ребенка, то, как правило, единственный способ воспитания, выбираемый им, – это наказание и страх. И следствием такой методики всегда будет травма.

С собой – точно так же. Только принимая себя, относясь к себе с любовью и уважением, можно по-настоящему работать над своим развитием. В остальных случаях попытки самовоспитания превращаются либо во всплески аутоагрессии, либо в бесконечную войну с самим собой.

Принятие – это всегда диалог. Это готовность к тому, чтобы смотреть на себя непредвзято: оценивать свои сильные и слабые стороны, не отвергая и не наказывая себя за это.

Путь перемен всегда долгий (а если быть честным – бесконечный!) и неоднозначный. Наши же возможности – не буду лгать! – не абсолютны. Я не согласна с позитивной психологией и бестселлерами наподобие «Секрет», потому что они создают иллюзию нашего всемогущества. И стоит лишь правильно настроиться, улыбнуться – и весь мир будет у твоих ног, а сбывшиеся желания посыплются как из рога изобилия. А если у тебя что-то не ладится с деньгами или личной жизнью, значит, ты неправильно настроился! Недостаточно открыл свое сердце миру, не слишком ярко визуализировал, допускал запретные пессимистические мысли и т. п. Адепты позитивной психологии возлагают всю ответственность за жизнь на самого человека и тем самым создают прекрасную почву для зарождения чувства вины и аутоагрессии. Мол, раз у меня что-то не получается, значит, я «неправильный»: не так мыслю, не так живу.

В реальности, к сожалению, не все в этом мире зависит от нас. Во-первых, при всем желании мы не всегда можем влиять на других людей и внешние обстоятельства. Во-вторых, некоторые механизмы нашего подсознания с трудом поддаются воздействию. Например, ранние детские травмы, про которые человек может и не помнить, но которые на всю жизнь определяют его реакции и поведение в каких-то ситуациях. Или генетическое наследие и семейные сценарии, от которых также очень трудно уйти. А иногда судьба складывается таким образом, что нам приходится буквально бороться за выживание, а не заниматься рефлексией. Множество обстоятельств осложняют путь человека к тому, чтобы стать самим собой.

Но все-таки мы не беспомощны перед зеркалом, которое показывает нам серые перья утенка или перепачканное золой лицо Золушки. Мы не беспомощны перед жизнью. И позиция «У меня было тяжелое детство, поэтому мне ничего не добиться!» – отнюдь не оправдание для того, чтобы просиживать годы на нелюбимой работе, мучаясь страхом одиночества и безденежья. Так же как и утверждение «У меня плохой обмен веществ!» не является объяснением того, почему вы лежите на диване и смотрите сериалы вместо того, чтобы пойти на пробежку и сжечь лишние килограммы, из-за которых у вас уже появилась одышка.

Мы можем меняться и менять свою жизнь. Даже если сейчас вам кажется, что вы ничего собой не представляете, что вы идете не той дорогой, мучаясь от приступов зависти к более успешным людям, – вы способны это изменить.

Эта книга о том, как шаг за шагом изживать свои страхи и менять убеждения насчет своих возможностей, внешности, перспектив и здоровья.

Эта книга о здоровом взрослении, которое совсем не зависит от возраста. Такое взросление – это нахождение Себя Настоящего. А также обретение умения взаимодействовать с собой и помогать самому себе.

Эта книга о том, как создавать себя вопреки любым стартовым условиям.

Глава 1
Стоит ли верить зеркалу? Красота настоящая и придуманная

У детей, выросших в Советском Союзе, совершенно особая психология: понятия ухоженности и красоты для них сводятся лишь к чистым ногтям и аккуратным косичкам. Мне в память врезалась сцена из фильма «Доживем до понедельника», где в ответ на предложение директора повесить зеркало в женском туалете учительница старой закалки сурово говорит: «Что, кокоток растить будем?!» Советское воспитание не предполагало развития в девочках представления о собственной привлекательности. Наоборот, культивировалась скромность и даже своего рода серость. Чего стоит только убогая школьная форма – платья и ленты траурных тонов, жесткий запрет на любые украшения и косметику. Родители многих моих знакомых руководствовались принципом «хвалить детей должны соседи». Они считали, что хвалить детей – только баловать, а хвалить внешность – и вовсе пагубное дело. Так или иначе, моя мама тоже придерживалась таких взглядов: самое большее, что она позволяла себе, это признать, что я «вполне симпатичная». Но и этого она никогда не говорила по собственной инициативе.

Впрочем, роль матери в осознании девочкой своей привлекательности обычно не так уж важна. Куда больше влияния оказывает отношение первого мужчины в ее жизни – отца. Из отцовской любви девочка черпает уверенность в себе как в женщине. Причем отцу для этого совершенно не обязательно расточать похвалы в ее адрес. Достаточно просто любить дочь, проводить с ней время, играть, обнимать и т. п. Тогда в сознании девочки формируется ощущение, которого не хватает очень многим из нас во взрослом возрасте: «Я достойна любви такая, какая есть». Девочки, выросшие в семье с любящим отцом, знают, что любовь мужчины – не награда за хорошие оценки и аккуратные ногти. Любовь – это естественное отношение, которого они заслуживают. Отцовская любовь – основа, на которой растет чувство собственного достоинства взрослеющей девушки. Ребенок не анализирует, почему его не любят. Он просто это чувствует и делает вывод: «Со мной что-то не так…»

У тридцатилетней Ольги была близкая и теплая связь с отцом. Несмотря на то что девушка потеряла его уже в семнадцать лет, созданная им база осталась с ней на всю жизнь. В отличие от многих ровесниц, сероглазая брюнетка Ольга никогда не мучилась вопросами своей привлекательности или непривлекательности, никогда не сомневалась в себе как в женщине и более того – никогда не испытывала острого голода по мужскому вниманию.

Другой свидетель, чье признание нам крайне необходимо, это зеркало. Но зеркало – очень ненадежный свидетель…

Стоит ли ему доверять? А как иначе? Мы же не можем игнорировать то, что видим. Мы не можем игнорировать то, о чем говорят наши собственные глаза. Проблема в том, что в зеркале мы видим не свой реальный портрет, а образ, пропущенный через паутину наших стереотипов. Мы видим реальность, уже проштампованную автоматической оценкой нашего разума. То бишь если мы считаем, что нос с горбинкой – это некрасиво, то его вид в зеркале будет нас удручать. Но если бы мы не имели этих эталонов? Расстроили бы нас курносый или острый нос, тонкие или, наоборот, полные губы, маленькая или слишком большая грудь? Скорее всего, нет. Мы бы восприняли это как особенность своей внешности, а не как ее недостаток. И это не фантазии. Если последние полвека дамы яростно худеют, то в начале двадцатого столетия плоский живот был поводом к огорчению, а в женских журналах публиковали рекомендации для желающих поправиться.

Дело в том, что имеющиеся в голове эталоны не сотрешь ластиком. Однако их можно постепенно обезвредить. Чем? Хладнокровной логикой и здравым смыслом – если, конечно, использовать эти средства регулярно в течение длительного времени. И для этого вам даже не придется открывать учебник по формальной логике.

Эталоны, идеалы и иже с ними

Зеркало говорит, что вы не соответствуете некоему эталону, который сложился у вас в голове. А поскольку вы принимаете это за объективный факт, спорить с этим трудно. В противовес ему стоит использовать другой факт: эталонов красоты много. И те образцы, которые, словно гвозди, торчат в вашем сознании, вовсе не единственные. За аргументацией далеко ходить не нужно. Посмотрите на звезд кино и шоу-бизнеса, да и просто оглянитесь вокруг. Сравните Джулию Робертс и Мэрилин Монро. Вспомните, кого считают красавицами ваши знакомые и насколько часто их мнения не совпадают. Да, встречаются женщины, внешность которых восхищает всех. Но, во-первых, таких примеров очень немного. Во-вторых, даже эта признанная красота не является синонимом привлекательности. Я не раз слышала от мужчин что-нибудь в духе: «Да, N, конечно, красивая. Но это не мой тип/не трогает/не цепляет». Даже самая яркая и безусловная красота не всевластна. И не менее часто можно услышать: «Она, конечно, не красотка, но это не имеет значения! В ней что-то есть!»

Однажды мне довелось присутствовать при мужском разговоре, где обсуждались эталоны красоты на примерах разных женщин – известных актрис, моделей, ну и общих знакомых, как водится.

– Вот Анджелина Джоли – настоящая красотка!

– Кто? Анджелина? Да у нее борцовские ноги – перекачанные! Смотреть страшно!

– А вот в Кейт Бланшетт определенно что-то есть….

– Ничего, кроме актерского таланта! Абсолютно бесцветная!

– У Насти, конечно, завораживающий взгляд! Настоящая восточная красавица!

– Ну не знаю… По-моему, самая обыкновенная. Фигура – ничего, а так – я бы даже симпатичной не назвал.

– Саша – прекрасна! И натуральная блондинка, м-м-м!

– А по-моему, у нее слишком холодная внешность. Симпатичная, но что-то в ней есть отталкивающее.

Замечу, что все участники этого разговора выросли и живут в одной и той же социальной системе, а значит, волей-неволей подвергаются воздействию примерно одинаковых стереотипов. И при этом их мнение о привлекательности той или иной женщины отнюдь не всегда совпадало.

Даже если у вас не модельная внешность, это не означает, что вы ни в чьих глазах не будете красоткой. Не верите? Найдите в интернете фотографии Барбры Стрейзанд, Джулии Робертс, Пенелопы Крус, Кейт Бланшетт – женщин, чья внешность далека от стандартов. Про каждую из них при желании можно сказать не одну гадость. У Джулии Робертс – гигантский рот и лягушачья улыбка, у Пенелопы Крус – утиный нос, Кейт Бланшетт и вовсе бесцветная моль, а внешность Барбры Стрейзанд настолько далека от любых стандартов красоты, что даже говорить не о чем. В качестве ударного средства можно найти еще фото знаменитой пожирательницы сердец – возлюбленной Владимира Маяковского Лили Брик. Распечатайте и повесьте над столом – чтобы не забывать проверенную временем истину: видов красоты гораздо больше, чем эталонов в нашей голове.

Недостатки или особенности?

Вернемся к зеркалу. Иногда оно способно подсказать вполне здравые вещи. Например, напомнить, что бессонная ночь оставляет на лице следы ярко-фиолетового цвета, а напольные весы вовсе не сломались и показывают верные цифры.

Однако в разговоре с зеркалом стоит разделять объективные данные и субъективное мнение. Если месяц назад у вас не было складочки на талии, а теперь она появилась, то это объективно. И дальше уже можно думать – мешают ли вашему счастью эти дополнительные граммы жира?

Но порой то, что мы считаем недостатками, на самом деле – всего лишь наши особенности.

У каждой из нас есть свои уникальные возможности для того, чтобы производить впечатление на окружающих. Но чтобы их грамотно использовать, стоит сначала научиться смотреть на себя непредвзято. Для выработки этого навыка существуют специальные упражнения. Их подробное описание вы найдете в Приложении 1.

Посмотрите на себя глазами человека, у которого в голове нет журнальных картинок. Кто сказал, что только прямой нос и губы определенной формы являются красивыми? Посмотрите, что объективно вы можете улучшить, а чем просто стоит гордиться как изюминкой своей внешности. Иногда то, что мы считаем нашим недостатком, является нашей особенностью.