Берлинский синдром что это в психологии

Действие протекает в самом заброшенном уголке Восточного Берлина – на территории бывшей ГДР. Что обеспечит не слишком оригинальной истории претензию на метафоричность: возникнет тень берлинской Стены, сгубившей многие жизни.

Будет много соблазнов увидеть в картине то жесткую руку Хичкока, то хладнокровную графичность Ханеке, то любимые коллизии раннего Поланского – соблазны мелькнут и забудутся. Перед нами странный плод сотрудничества уже вполне опытного австралийского режиссера Кэйт Шортлэнд с весьма сильными актерами и совсем пропащим сценаристом: что ни диалог – рекорд неказистости, что ни ситуация – одни вопросы и нет ответов. Но при этом смотреть можно.

Клер прибыла в Берлин из австралийского Брисбейна и теперь изумленно озирается, восторгается архитектурой, хочет делать о ней фотокнигу. Озираясь, толкнет Энди, и тот рассыплет клубнику. Она смазлива (в этой роли австралийская красавица Тереза Палмер) он вылитый Бен Аффлек (играет обаятельный Макс Римелт), и ясно, что будет роман. Но оба проявляют нездешнюю робость и вопросом, который уже ясен всем нам, займутся только при второй встрече – в библиотеке. Он преподает спортсменам стилистические красоты Джеймса Болдуина – так фильм заложит еще одну бомбу: тонкий интеллект плюс грубая сила вкупе обещают шок.

При рекордной, повторяю, грубости коллизий режиссер и актеры играют тонкую игру, когда внешне вроде бы флиртуют, но мы чувствуем в каждом внимательном взгляде берлинского интеллектуала скрытую опасность. Хотя первая же эротическая сцена будет выдержана в стиле голливудской романтической мелодрамы: полутьма, сексуально озабоченная музыка, два профиля, химия взаимных влечений…

Берлин понадобился австралийским создателям картины как пример другого мира – страны антиподов, где все непонятно

Но это триллер, к тому же клаустрофобский: заманив Клер в свою берлогу, Энди запрет ее там, и начнется игра в садиста-тюремщика и его навек тут погребенную жертву – игра изысканно хитроумная и до оторопи примитивная одновременно. Режиссер безупречно владеет замкнутым пространством, облик актеров меняется от кадра к кадру: только что нежный и загадочный Энди теперь невозмутим и страшен, как классический злодей; Клер хороша и убедительна в каждом повороте абсолютно неубедительной фабулы.

Действие мечется между героиней, которая хочет на свободу, и героем, который читает уроки английского и оттягивается на дружеских попойках. На пару минут явится и быстро умрет, не оставив следа в смыслах фильма, его престарелый отец.

На наших глазах возникает необычная любовная связь: кровавые сцены перемежаются взрывами страсти, палач моет жертву в душе, делает ей прическу, хотя мы не понимаем, как и чем она тут питается, и как сознание невозможности когда-нибудь увидеть мать позволяет героине предаваться любовным порывам. В какие-то моменты беззащитным и одиноким кажется сам Энди, и мы тирану едва ли не сочувствуем. То есть намечается сеанс психоанализа и для зрителей, но обрывается на полуслове. Некоторые извивы сценария могут погрузить в раздумья, продолжающиеся после финальных титров. Например: на Рождество мучитель дарит своей рабе собаку, и Клер радуется, не поинтересовавшись, каким образом она, запертая в четырех облезлых стенах, будет ее выгуливать.

Собака вскоре исчезнет как предмет, сыгравший свою роль в сюжете и забытый авторами, но подобных недоумений к тому моменту накопится уже столько, что верить сюжету становится почти невозможно: в нем все против логики. Напряженность, которую прекрасно отыгрывают актеры, все время сбивается редкостно неряшливой драматургией.

Неряшливой выглядит и работа оператора Жермена Макмикинга: съемки в основном павильонные, камера ручная, композиции случайные, действие развивается в полутьме, ход его нарочито заторможен, редкие натурные съемки выполнены в рапиде – что, вероятно, должно обозначать остановившееся время.

Сам же Берлин понадобился австралийским создателям картины как пример другого мира – страны антиподов, где все непонятно и дышит угрозой нормальному человеку. Этот нестандартный взгляд неизбежно вызывает в памяти стишок про злых крокодилов: “Не ходите, дети, в Африку гулять!”. Или представления о пугающе растленной Европе, бытующие у части нашего населения. То есть перед нами взгляд с той стороны шарика – очень наивный, слегка ошарашенный, сильно испуганный и жаждущий напугать весь мир, включая бедолагу Европу.

Название новой кинокартины — «Берлинский синдром» — австралийского режиссера и сценариста Кейт Шортланд, вышедшей на большие экраны в последний день второй декады июля, автоматически отсылает нас к другому синдрому — стокгольмскому. Последний термин обозначает своеобразный защитный механизм: если сопротивление бесполезно или невозможно, то, чтобы не сойти с ума, в ряде случаев и чаще всего у женщин, похищенных, взятых в заложницы или испытавших над собой насилие, возникает странная реакция — симпатия, привязанность к агрессору. В кинематографе эта тема обыгрывалась уже не раз. Из последнего стоит вспомнить «Плохого парня» (2001) Ким Ки Дука и «Портрет в сумерках» (2011) Ангелины Никоновой. А вот о берлинском синдроме — слышим впервые. Отсюда справедливый вопрос: что это за зверь такой и с чем его едят?

Фильм начинается с того, что австралийская туристка Клэр (Тереза Палмер) прибывает в Берлин, где случай сводит ее с милым преподавателем английского и физкультуры Энди (Макс Римельт). Они проводят вместе целый день, и этот день производит на Клэр большое впечатление. Настолько большое, что, несмотря на то, что она собиралась на следующий день отчалить из столицы Германии, она отправляется в книжный магазин, возле которого они и встретились вчера. Разумеется, она находит его там. Дальше, понятно, молодые люди не могут, точнее, не хотят противится охватившему их желанию — для этого они едут в холостяцкую обитель Энди, находящуюся в заброшенном доме. Это сразу же настораживает, как и то, что окна у него в квартире не открываются — настораживает всех, то есть зрителей, но не Клэр. А если учесть мрачноватую, тревожную музыку, фон, на котором Энди и Клэр предаются страсти, сложно назвать беззаботно-романтическим. Скорее, это прелюдия к чему-то, мягко говоря, страшному и нехорошему. На поверку так оно и оказывается.

Утром, собираясь покинуть своего любовника, Клэр обнаруживает, что заперта. Забыл оставить ключи, беззаботно, точно ничего не произошло, оправдывается Энди, придя с работы. Но нашей наивной протагонистке не удается выбраться и после. А когда она предпринимает безрезультатную попытку прорваться сквозь укрепленные окна, то Энди просто ее связывает и все. Точнее, нет, не все: он берет в руки фотоаппарат и щелкает связанную Клэр. На память. Так, кстати, будет повторяться каждый день, независимо от того, в каком состоянии находится наша героиня. Зачем это ему нужно?

Кажется, что эта мелочь совершенно лишняя: Энди — не фотограф, и с фотоискусством эти снимки никак не связаны. Но если учесть, что он так и не смог справиться с психологической травмой, вызванной уходом матери, все становится на свои места. Энди требуется зафиксировать, что это действительно было. Он не то чтобы не доверяет своей памяти — ему требуются подтверждения, факты. Детской травмой к тому же и определяется его паталогическая склонность к похищению и удержанию. По ходу фильма выяснится, что Клэр далеко не единственная жертва маньяка. Да-да, маньяка: через какое-то время он ликвидирует своих пассий. Видимо, выступая противником однообразия: скука в отношениях не допустима. Но мы сильно ускакали вперед.

По поводу фотографий добавим лишь, что они нужны будут в конце фильма: именно с помощью них Клэр и выберется на свободу. Так что у Кейт Шортланд все продумано. Этим фильм и выделяется на фоне многих других авторских картин: ничего лишнего. Все строго подогнано друг к другу. Однако именно это и портит ленту: в ней не остается темных пятен, загадок, тайн. Она полностью раскрывает сама себя, как высказывание, не только не нуждающееся, но и отвергающее в своей полноте любые комментарии и домысливания. Словно режиссер хочет максимально упростить свое детище, чтобы месседж дошел до всех без исключения, кто решится потратить два часа на просмотр. И это ставит «Берлинский синдром» в какое-то странное положение: с одной стороны, это явно кино из разряда «не для всех», с другой — все так разжевано, что становится откровенно тоскливо.

От скуки не спасает и саспиенс, которого в избытке. Режиссер начинает нагнетать обстановку еще задолго до того, как это нужно — с первых кадров, будто Шортланд старается сразу же настроить зрителя на то, что будет развертываться в дальнейшем, чтобы его внимание, не дай бог, не соскочило, не переключилось на что-нибудь другое. Но держать в напряжении два часа при минимализме по части драматургии, а она действительно хромает — дело, по сути, безнадежное, невыполнимое. И, понятно, что Шортланд с этой задачей не справляется. Уже где-то к середине фильма начинаешь уставать от этого постоянного нагнетания, усиления напряжения, которое не спадает ни на секунду.

Так что ближе к одной трети до окончания фильма этого окончания ждешь уже с большим нетерпением. И даже как-то совершенно индифферентно, выберется ли Клэр из лап маньяка или нет. Да это, если разобраться, не так уж и важно, ибо посыл фильма ясен, суть «нового» «географического» синдрома раскрыта: никакой любви-симпатии к агрессору. Борьба до последней капли крови. Не сдаваться, несмотря ни на что. Сопротивление — до последнего. Это — берлинский синдром. Но почему именно берлинский? Есть ли в этом какой-то политический оттенок?

В картине всплывает упоминание берлинской стены, но этого явно недостаточно для создания сильной политической метафоры.  Наоборот, стена — это нечто необязательное, лишнее, внешнее. «Люди могут задыхаться где угодно, стена для этого не нужна», — говорит Энди. И он лучше всех сам и олицетворяет эту идею: он задыхается безо всяких стен. Как, собственно, и Клэр. Иначе сложно объяснить, чего это ради она вдруг сорвалась и рванула на другой континент.

Сама она не могла ответить на этот вопрос. В одном месте она говорит о том, что хочет собрать альбом из фото немецкой архитектуры, в другом — объясняет желанием получить порцию «жизненного опыта». Но почему «жизненный опыт» — в представлении Клэр — намертво связан с какой-то необдуманностью, наплевательством, безрассудством. То она пьет пиво на крыше с какой-то странноватой компанией, то в чужой стране едет на ночь к практически незнакомому мужчине непонятно куда. Думать-то надо, так и хочется сказать в ответ на ту ситуацию, в которой наша героиня и оказалась в конечном счете — запертой в четырех стенах. В Берлине. Отсюда и название синдрома. В принципе, география могла быть какой угодно. А то, что выбрана была столица Германии, так это личные пристрастия режиссера. 

Как ни крути, а Шортланд так и не смогла вырасти. Первая ее полнометражная работа — «16 лет. Любовь. Перезагрузка» — была, как следует из названия, о девочке-тинэйджере. Этому же периоду посвящен и третий (работу для ТВ считать не будем) ее фильм. Который можно было бы охарактеризовать, как «коллекционер» (а именно на «Коллекционере» Фаулза и базируется фабула «Берлинского синдрома») для подростков. Им он будет понятен и близок. И вообще, складывается такое впечатление, что именно на эту возрастную группу и была ориентирована картина, учитывая ее простоту-разжеванность, избыточность саспиенса и безалаберность главной героини. 

Героиня этого триллера, девушка с внешностью плотно сидящей на чем-то тяжелом Кристен Стюарт по имени Клэр (Тереза Палмер), не видела ни вышеуказанной картины, ни даже “Волчьей ямы” своего соотечественника Грека МакЛина (это где колоритный охотник на крокодилов в шляпе втирается в доверие к людям и изощренно их искореняет). Поэтому, прибыв в Берлин, она рассеянно шатается одна-одинешенька по улицам, щелкая камерой, и охотно соглашается отведать клубнички (буквально), предложенной случайным прохожим.

Случайного прохожего зовут Энди (Макс Римельт). Он – самый красивый мужчина германской столицы (кроме шуток) и преподаватель английского, который не знает, как по-английски будет “гном”, и путает глаголы contemplate и complicate. Что уже должно настораживать. Но не настораживает. Ни это, ни то, что Энди ведет ее на свидание куда-то в огороды, ни то, что его обиталище, куда он ее в конце концов непринужденно затаскивает, – квартира в заброшенном доме, запирающаяся на засов. Неладное одурманенная любовью с первой клубнички начинает подозревать на третий день, когда уже поздно. Дверь закрыта, криков никто не слышит.

Тут стоит вернуться к тезису про странных немцев и справедливости ради заметить, что Энди пришло в голову завести себе двуногого питомца не вдруг – он этим промышляет давно. Когда-то его с отцом бросила мама, и он вроде бы не любит прикосновений к себе других людей. Поэтому приводит к себе иностранок и фотографирует их голыми. Тут определенно есть какая-то связь, но, вероятно, не всем дано ее понять. It’s a Germany thing – будем так считать. Ах да, еще Энди презирает ГДР, поскольку там была несвобода (божечки, какая ирония), в то время как Клэр, наоборот, обожает гэдээровскую архитектуру. Зато объединяет обоих увлечение фотографией.

Красивые кадры нравятся и режиссеру Кейт Шортланд – очень уж она любит чтобы эстетично было. Чтобы героиня в темноте легла и новогодними гирляндами обмоталась. Чтобы маньяк невольницу зачем-то в сказочный зимний лес отвез прогуляться. Или чтобы Клэр такая подходит к окну, и в темнице ее импровизированной все серо и мрачно, а снаружи – снег идет. Романтика. Но незадачливой австралийке взаперти сидеть все ж не в радость, и она ведет себя, как типичная жертва: визжит, неуклюже пытается сбежать, имитирует покорность с целью усыпить бдительность, потихоньку сходит с ума и все сильнее становится похожа на снаркоманившуюся Кристен Стюарт.

Изрядно позаимствовавший из “Коллекционера” Фаулза “Берлинский синдром” тем, кто жаждет жанрового развлечения, ничего интересного не сулит, поскольку рассчитан на легкомысленных и впечатлительных дам. Он не про саспенс совсем, а про атмосферу. Спертую, удушливую атмосферу угнетения и жестокости, которая подается через тусклую с яркими пятнами цветовую палитру, операторскую работу, включающую использование ручной камеры и крупные планы процесса стрижки грязных ногтей, а также мастерство исполнителей главных ролей. Почти два часа стрижки ногтей, атмосферы, удушливости и наяривающих на струнах душ зрительниц артистов. С важным поучением: нечего, девушки, по Берлинам гулять в одиночестве и ягодки с рук незнакомых немцев есть. И вообще от немцев лучше держаться подальше, они странные какие-то.

3.0