Chasing cotards преследуя синдром котара

Нам, осторожным «наблюдателям через замочную скважину», нет необходимости решать головоломки. Нам, сочувствующим и бесполезным зрителям, все уже сказали. Нас, в конце концов, бесстыжих и наглых, поставили перед фактами — мы знаем, отчего страдает этот человек перед нами, и знаем, когда произошло то самое событие, парализующее, сковывающее, раздражающее. Перед нами болезненно-туманная картина: тона, которые в обыденной жизни казались бы невероятно красивыми, здесь совершенно неуместны; пыль, пожалуй, единственное, что еще движется без остановки в редких лучах солнца, пробивающихся сквозь окна, — у нее нет выбора, ее заставляют… Надо же, совсем как главного героя. Он циркулирует среди хаотично разбросанных вещей по инерции, и лишь это дает нам понять, что это живой с биологической точки зрения человек. Внутри он мертв. Нас сюда точно не звали.

Незваным гостям остается только изредка заглядывать через не полностью зашторенное окно, ту же замочную скважину или попросту наблюдать сверху. Последнее определенно значит неучастие, но разве возможно не почувствовать собственного присутствия на протяжении всего экскурса по смерти с признаками жизни?! Сомневаюсь. Первое и самое главное, что поразило меня, — я присутствую, я чувствую напряжение, чахлый воздух, пыль щекочет нос, я чувствую ком в горле и некую глупую готовность разрыдаться.

И так, прячась, сдерживая слезы, мы видим обрывки из целой череды нелепых попыток жить. Мы замечаем осторожные и короткие взгляды на рисунок, где изображена она. Знаете, здесь следует остановиться на несомненно великой, трогательной игре Эндрю Скотта. Я готова аплодировать стоя. Он умеет оставлять после исполнения той или иной роли ощущение, что этот тип героев — его и только его, сомневаешься, сможешь ли когда-нибудь увидеть его в другом амплуа. И тщетно пытаясь обуздать это ноющее чувство, ищешь еще фильм с его участием… и невероятно! Сохраняя некий шарм, свойственный лишь ему, Скотт моментально рассеивает все сомнения — он играет каждый раз заново, с нового листа. Люди, считающие, что его роль Мориарти — единственная лучшая, по-моему, трагически лишают себя удовольствия узнать другого Эндрю Скотта. Он другой всегда… В этой картине он гармонирует с обстановкой — болезненный, отрешенный взгляд, редкие минуты, когда глаза снова загораются то ли любопытством, то ли воспоминаниями, которые поначалу приносят яркую вспышку ностальгии, «разогревают» сердце до приятной температуры, а затем рвут его в клочья, оставляя лишь пустую оболочку с вновь пустым, мертвым взглядом… Эндрю Скотт может играть один, он знает, как и за какие струны души зрителя следует потянуть, чтобы не оставить нам шансов заскучать или не отреагировать нервным подрагиванием подбородка.

Так, обрывки складываются в единую линию, повествующую о возрождении и силе любви.

Мы ошибались… Темнеющий экран оставляет такое количество вопросов и загадок, что с возможностью использовать их как горючее мы бы давно исследовали самые отдаленные части Вселенной. Но теперь Эдвард Л. Дарк оставляет нас наконец наедине с нашими мыслями и эмоциями, незаметно подложив в карман ответ на главную головоломку фильма:

человек, мертвый духовно, являющийся ничем иным, как полой и испорченной слезами и самобичеванием фигуркой, может быть спасен, пока бьется его сердце, пока озлобленный червь с именем «потеря близкого» не выгрыз все внутренности и, главное, всю душу.

Все еще пытаюсь обуздать свои чувства, но, знаете, делаю это с особым нежеланием. Я люблю, когда фильмы, врываясь в мою жизнь, переворачивают все с ног на голову, заставляют писать рецензии и оставляют громадный отпечаток на моей душе.

Я на тебя взирал в морях, когда о скалы
Ударился корабль в хаосе бурных волн,
И я молил тебя, чтоб ты мне доверяла;
Гробница — грудь моя, рука — спасенья челн.
Землетрясенье шло и стены сотрясало,
И все, как от вина, качалось предо мной.
Кого я так искал среди пустого зала?
Тебя. Кому спасал я жизнь? Тебе одной. © George Gordon Byron

Э шот филм презентид.

Казалось бы, как можно обыграть конъюнктуру с человеком, страдающим синдромом Котара? Можно ли вообще явить миру все грани чувств и эмоций человека, что намедни потерял человека, которого любил? При всем этом, не следует забывать, что нужно умело и емко их рассредоточить в столь короткое время.

Сказать, что фильм хорош — значит осквернить его грубым эвфемизмом. Он проникновенен. Он проникновенен настолько, что здесь была бы уместна фраза Жана Ренуара: «Не тратьте время на то, чтобы говорить плохо о фильме, который терпеть не можете, вместо этого говорите о фильмах, которые вы любите». Быть может, он и вторичен. Быть может, прозаичность стара. Но, очевидно, что «эта тема сейчас и молитвой у Будды и у негра вострит на хозяев нож», вне всякого сомнения.

Здесь не наблюдаются высокопарные монодиалоги. Здесь попросту отсутствуют какие-либо разговоры. Да и сам режиссер нашел прекрасный способ визуализировать эксперименты с возвратами и интерьером. Гиперполизированно то, что внешнего мира не существует, и как считает герой фильма, что сам он уже мёртв. После вступительных титров следует короткая надпись: «Через две недели после похорон…» и мы имеем возможность слышать неспешного Пола Томсона, который создает ту самую атмосферу, что обволакивает нас меланхоличным потоком дрожи.

Белые блики. Запущенная комната, в которой хаотично разбросаны вещи. Несколько поодаль сидит главный герой — Харт Эллиот-Хинвуд, изолировавший сам себя и пребывающий в нерушимой прострации, что говорит об осознании им случившегося. На известном нам расстоянии висит портрет любимой женщины, столь скоропостижно встретившейся с Танатосом. Бросив на нее взгляд, герой отворачивается и делает ряд действ, сменяющих друг друга: подходит к треснувшему зеркалу; сокрушенно бросает на пол, скопившуюся груду писем; в слабых потоках света рассматривает кольцо на своём пальце; сознательно залезает в ванну прямо в одежде; сидит в кресле с книгой, но не смотрит на неё, не в силах увлечься чтением; приносит себе еды, но понимает, что, нещадно бьющая его дрожь, не даст ему доесть ломоть французского батона — все это лишь говорит о непреодолимой тоске и внутренних гонениях, которые жаждут хоть какого — то перелома в своей изнуренной душе. Лицо и вовсе искажено. И в тот самый момент, когда его озаряет желанием провести осколком стекла по своему запястью — комнату обдает светом. Время поворачивается вспять: вода взбегает обратно в ванну, конверты взлетают в руки, туман рассеивается. Пред ним предстает его любимый человек, который одним лишь мановением пальца приводит все в былое равновесие. Стоит лишь нежно обнять. Дать почувствовать, что ты еще рядом. Дать понять, что все можно вернуть на круги своя.

Меркнет.

Порой человека нельзя заменить никем другим. Нет дубликатов. Нет копий. Даже аналогий — то нет. Как писал Сартр, «ад — это другие». Скрестив пальцы: встаем с колен. Ибо картина эта подается с надеждой на горизонте. Личная для каждого картина. Личная и законченная.

Он сызнова ощутил себя полновесным. Вернувшим то, что по-прежнему обитает в его пережитках реминисценций. Только теперь оно находится в поле зрительности. Теперь лишь осталось протянуть руку. Лишь растворить двери и вдохнуть полной грудью.

Благодаря Эндрю Скотту, которого полюбила за его потрясающую мимику Мориарти в ВВСишном Шерлоке, я начала смотреть короткометражные фильмы. А ведь малое количество времени назад я как-то скептически относилась ко всему этому. Но вот появился актер, сумевший заинтересовать меня своими работами в короткометражных лентах. Просмотрены и приняты с его участием «Тихие вещи», «See wall» и вот вчера перед самым сном я решила побаловать себя «Chasing Cotards».

Начнем с того, что это было потрясающе проникновенно.

Атмосфера и окружение подобраны в соответствии с ситуацией, а она нам объяснена лишь одной строкой и все: дальше не будет ни слова, лишь музыкальное сопровождение, словно крики души главного героя.

Продолжим тем, что я впервые за последние несколько месяцев что-то чувствовала.

Очень люблю и уважаю те фильмы, что смогли хоть что-то расшевелить в моей душе.. Последний раз я переживала на просмотре последнего Поттера этим летом (да и то расстроил сам факт что больше Гарри в кино не будет). А потом все — затишье, ни одной пролитой слезы (да была горечь и разочарование, ведь уходили потрясающие люди, но не того что я хотела). А тут какие-то девять с половиной минут и глаза на мокром месте. И знаете -это прекрасно, что когда я смотрела мне не нужно было заставлять себя что-то понимать и соответствующе реагировать- режиссер и актерский состав(полтора человека и картина) просто дали мне толчок, настроение и … вроде стало немного легче.

Закончим же теми мыслями что остались после.

У меня почему-то возникла идея, что у каждого человека должен, да и существует свой собственный дом, в котором он хранит прошлое и воспоминания. Но не стоит в нем надолго задерживаться- нужно помнить, что всегда есть дверь ведущая наружу.

9 из 10

И в пролет не брошусь, и не выпью яда,
И курок не смогу над виском нажать,
Надо мною, кроме твоего взгляда,
Не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь, что тебя короновал,
Что душу цветущую любовью выжег,
И суетных дней взметенный карнавал
Растреплет страницы моих книжек. © В. В Маяковский

На светлых и слегка тронутых временем обоях переплетаются загадочными нитями цветы, сплетаются в замысловатые узоры. Витеватые стрелки на часах то ли идут, а то ли намертво застыли. Красные плафоны на люстре собирают на своей матовой поверхности пылинки. Сквозь тяжелую ткань штор в дом прорывается лимонно-бледный луч света. Цветы в вазе почти завяли, повсюду преследует этот прелый и пряный аромат. Комната укрыта бархатом тишины. Это красиво.

На полу валяются письма, к которым никто так и не притронулся — конверты разорваны, послания не прочитаны. На стене висит портрет, нарисованный легкими и яркими штрихами, с портрета смотрит юная девушка, в зеленовато-серых глазах не играют искорки жизни, это всего лишь акварель. Еда не лезет в горло, вместо этого все поглощает непреодолимая тоска и кашель заставляет давиться, а слезы застилают взор. Тарелка летит на пол одним плавным рывком. Это больно.

Часы перестают тикать, розы перестают притягивать своим прелым ароматом, и этот гребаный мир собирается по кусочкам на ту секунду, то жалкое мгновение, когда легкой поступью возвращается единственный любимый человек, чтобы просто разделить с тобой любую печаль. Чтобы поправить галстук. Окинуть взором весь хлам в комнате, провести рукой по лицу, коснуться губ, растянувшихся в горькой улыбке. Видения казалось бы исчезают. Но это вечно.

Всем, кому когда-либо приходилось терять, а потом оставаться в полной тишине, наедине с бесконечным пространством. Прекрасная композиция из душевно-легкой и ненавязчиво-красивой мелодии, превращающихся в акварельные линии, мощной актерской игры, прошедшей по картине короткими мазками гуаши, не может оставить равнодушным. От первых и до последних минут хочется просто немного молчать и созерцать, перенимая чужое горе в полной мере, но, понемногу, постепенно, перенося эту боль на свою жизнь, сжимая руки в кулак, и подставляя лицо лучам, которые вырывают пылинки из общего пространства. Самое страшное — остаться однажды без единственной опоры. Carpe diem, пока это всё ещё возможно.