Что такое синдром евгения онегина
Кто он – Евгений Онегин наших дней? Человек, который не видит в жизни новизны, не умеет любить, его не радуют деньги. Он одинок, и … беззащитен. Но выход можно найти.
Вспомним пушкинского Онегина. Что о нём известно? Вырос в обеспеченной семье. Учился он всему шутя. Никто не докучал ему «моралью строгой» Никто ничего вообще не требовал. Развлечения обеспечивались. Подросшему юноше – Онегину достаётся без хлопот приличное состояние. Кроме того, красивая внешность и приятный характер. Успех у противоположного пола гарантирован. Казалось бы, всё, что нужно для счастья есть. Не правда, ли?
Но судьба Онегина катится по наклонной. Спустя всего несколько лет его уже не радуют развлечения. Надоедают любовные романы. Его воротит от друзей. Всё кажется однообразным. Налицо депрессия. Вот он пытается найти счастье в простой деревенской жизни. Опять неудача. Кроме скуки, никаких эмоций. Ради того, чтобы, хоть, как-то себя встряхнуть, Онегин ввязывается в ссору с Ленским, и убивает его. Что называется – по глупости. Но даже такое кричащее событие не меняет его ни на йоту. Всё скучно. Сам себе скучен. Всё достало. Разве может человека, находящегося в таком состоянии тронуть любовь провинциалочки – Татьяны. Конечно нет.
Вся драма, как известно, «свершилась» в 19 веке. Есть ли Онегины сегодня? Да, сколько угодно. Их можно сказать производят пачками. Производители –
· школа, где умному ребёнку учиться скучно,
· любящие родители, которые создают для ребёнка все условия.
· Материальные блага, не заслуженные трудом,
· Проблемы и трудности, от которых ребёнка ограждают,
· Подарки, которые мы дарим просто так.
И вот вырастает человек, которому не надо ломать голову, где достать пропитание, где найти ночлег. Одежда, обувь, гаджеты – всё есть. Внешность что надо. Самооценка высокая. Умный с высшим образованием, иногда имеются даже 2 высших образования. Казалось бы, все потребности удовлетворены! Кроме одной!
У любого человека есть потребности в творческом труде. Не просто в труде за деньги (от забора до обеда), а именно от процесса работы, который приносит удовлетворение и интерес.
Если человек не находит свой интерес, и даже не допускает мысли о том, что труд может быть интересен – он обречён на скуку или, как называли такое состояние классики, хандру. Ни любовь, ни новые знакомства, ни развлечения, ни покупки, ни деньги не могут удовлетворить эту потребность человека.
Ведь потребностей у человека много, и каждая нуждается в удовлетворения. Только тогда можно ощущать внутреннюю гармонию. И если, например, у вас есть потребность в общении, а я вам скажу: ну идите, поработайте. Как вы отнесётесь к такому совету? Так и потребность в творческой реализации очень высока, и не может её заменить ни любовь, ни развлечение, разве что алкоголь…
И это кстати, одна из распространённых причин, того, почему человек становиться алкоголиком. Не такая уж и безобидная эта скука.
Как же можно помочь Онегиным? Легче всего ликвидируется эта проблема в детстве. Достаточно, для умного, схватывающего всё на лету ребёнка создать «проблемную жизнь».
· Не стоит оберегать и скрывать от него семейные трудности, наоборот лучше привлекать его к поиску решений.
· Если в школе учиться слишком легко – наймите репетитора с целью усложнения и углубления процесса учёбы. Умный и красивый ребёнок должен иметь возможность тратить свои таланты на дело.
· Не дарите подарки просто так, старайтесь чтобы до маленького человека дошла простая мысль – всего в жизни приходится добиваться, всё приходится добывать!
Если же речь идёт о взрослом человеке, помочь ему будет сложнее, но можно. Для этого потребуется придумывать для него трудные задачи, но выполнить которые можно быстро. Длинные дела наскучат ещё до того, как человек успеет их закончить. А как же учиться любить труд, если не удаётся насладиться его плодами? Думаете плоды труда — это деньги? И вовсе нет. Плод труда – его результат и человеку нужно учиться видеть результаты своих действий. От этого повышается значимость.
Я – хороший потому, что сделал то то и то то.
Если вы, читатель, и за самим собой подмечаете описанные в статье проблемы, не отчаивайтесь! От скуки можно и нужно избавиться. Конечно, не без усилий. Для начала придётся заставить себя доводить дела до конца. Но с каждой доведённой до логического завершения ситуацией будет уходить скука. А на место скуки придёт уверенность в своих силах, интерес и разнообразие эмоций. Ищите свой интерес! Это кстати, тоже интересное занятие)))
Источник
Инерция классиков или каток гениальности
Недавно пришлось познакомиться с перечнем психологических зависимостей. Подавляющее большинство носит имена литературных героев или произведений. Это сращение медицины и литературы произошло давно. Сколько уставших от милосердия писателей ушли от анатомических, почти патологоанатомических цинковых столов к литературным. И писали ведь не в стол. А для всех. Через бывшие препарирования в анатомических театрах. Булгаков, Чехов. Даже этих двоих достаточно, чтобы перевернуть внутренний мир человека. Некоторые психологические синдромы вписаны историей громких событий. Его называют синдром жертвы. Так, на третий день блокады школы, заложники Беслана уже любили своих палачей. Но это звучит оскорбительно. Есть у патологии красивое имя, ради него и появилась статья.
Этот синдром впервые был описан после террористического акта в Стокгольме, когда преступник стал жертвам дороже общественного мнения, здравого смысла, спокойной жизни. Заложники в складчину оплачивали ему адвоката и посещали в тюрьме. Неконтролируемая привязанность к объекту насилия считается патологией в медицине и нормой в религии. Между этими ножницами иногда живут читатели, сделавшие мир реальный, заложником мира внутреннего. А там – классики из школьной программы, навязчивые мотивы оперных шлягеров и тошнотворный запах сирени грязной весной. Жить по написанному, шаг влево, шаг вправо, металл. Как быть, если слова стали больше дыхания.
Парадигма слова по мостикам прошлого переходит в жизнь и ей остаётся. Последние десять лет события существуют лексическими и семантическими полями. Сообщение о событии стало важнее самого события. Шутки про непредсказуемое прошлое обрели реальность. В голове читателей – внутренний глобус истории, который можно приостановить, как летящий прозрачный лист сенсорного телефона. Динамичность мысли преобладает над статикой поступков. Самое время подойти поближе к классике, так ли она незыблема. Какая грань сегодня убережет маленькие человеческие реальности от монументализма гениальности.
Хода нет – ходи с бубей, советует карточная мудрость. Такими беспроигрышными бубями в русской классической литературе была тема любви. Без неё и искусства бы не было. Но до сих пор никто так и не ответил, релевантно и односложно, что же это такое. Может быть, это лечебная настойка ромашки от вечной ангины слов. Любовь – это вытяжка из культуры, ею созданная, растиражированная и вернувшаяся страхом перед собранием сочинений.
Первое испытание. От ссылки к ссылке.
Пушкина нет, а ссылки остались. Безопасные, даже в Сибирь. Не в Болдино, на сайт журнала “Вопросы литературы”. Архив создан, но, видимо, не залит. Тогда мысль бежит к всезнайке Вики. Первый разделительный барьер прошлого и коллективного бессознательного на титульном листе премьерной публикации романа в стихах – “Евгенiй ОнЪгинъ”. Графика текста говорит сама за себя. Это уже не “Евгений Онегин”, с медлительной плавностью артикуляции. Между ними целая пропасть. Ремарка энциклопедии, описывающей год издания и его привязку к сюжету романа, улыбает реалиями сегодняшнего “даёшь реальность”. Акцент Википедии, как обязательный штрих код на минном поле смыслов – время сюжета и реальности в романе совмещены.
Необходимо помнить, что Онегин писался в пику романтизму, почти как манифест перехода в реализм. Личностный конфликт “Пушкин – Ленский”, скорее ассоциированная метафора этого перехода, и только потом сюжетная линия Онегин – Ленский.
Роману предшествовало два глобальных исторических события: война с Наполеоном и восстание декабристов. После катастроф такого уровня в обществе долгое время развиваются инерционные процессы закона больших чисел. Народ с одной стороны можно рассматривать как целое, спаянное патриотизмом, после победы над Наполеоном. А с другой, концентратом страха после расстрела свободолюбия декабристов.
Пушкин свою работу над романом называл подвигом.
Второе испытание классики. Конгруэнтность деталей сюжета, идущих через поколения.
Над наследием автора трудился не один институт и поколение литературоведов. Стиль Эзопа ограничивал возможности открытого текста, а исследователи автора знали, что Пушкин в черновых вариантах постоянно то менял, то возвращал версии рукописей. Ситуация, приблизительно похожа на авантюризм тестов на универсальность, в погоне сделать текст неловленым. Заботливые литературоведы, почти в каждом издании, нет-нет, да и отступали от первоначального канона, выпуская на свободу “опасные варианты”. Это выражалось в многочисленных подстрочных комментариях, сносках, а иногда и в прямом вмешательстве в тело текста. Литературоведческие копья летели как осенние листья у ревнителей с обеих сторон, новаторов и консерваторов. Но автор об этих вариациях уже не знал. Так произведение отторгается от создателя, как всегда, благими намерениями.
Это, второе отличие реального романа и того, который существует.
Третье испытание классики. Билингвизм.
Автор Онегина был билингвистом. Первым родным для него стал французский, в силу дворянских привычек и воспитания. На уже сформировавшийся первый, упал русский, сказками, бытом, реалиями. Смешанная когнитивность могла быть синхронной в контекстной проницательности среди очень небольшого количества читателей и тогда, и потом. А это очень большой срез чистого континуума для человека вековой инерционной волной слов. А значит, есть целый не словесный, а только ментальный космос автора, где его мироощущение не пересекается с подавляющим большинством читателей, и там он один. Совсем один, как в анекдоте армянского радио. Это третий штрих расхождения времени эгрегора пушкинской поэзии и объективной реальности.
Роман писался около восьми лет (1823-1830). Но более занимательна картина его издания. Такой красивый рекламный ход поэтапности. Автор публиковал его главами, в течение семи лет. И как замечал он сам, каждая глава могла стать последней. Он сознательно размыкал время и не раз об этом говорил. Цельным, с этой точки зрения, роман назвать нельзя. Его писало десять Пушкиных. Между выходами глав, в судьбе произведения происходило два важных процесса. Активное ожидание и создание. Это очень отличается от творчества, когда писатель пишет втихаря. На нити желания “дочитать” к автору на огонёк могли залетать параллельные сюжетные линии, лирические отступления, идеи коллективного бессознательного, нейронная сеть по имени Евгений Онегин.
С чем было связано высказывание, что каждая глава может стать последней – с плохой оплатой, с невниманием зрителя, с потерей вдохновения или из-за страха. Если вжиться в образ, то может и на самом деле показаться, что это подвиг. Бояться и писать.
Уже ль та самая, Онегин?
Сюжет романа построен на зеркальной композиции двух откровенных писем. Одним из мазохистских наказаний, растянутым внутренней болью, является оскорблённое безответное чувство. Если оно существует отгороженно, в тиши идолопоклонничества, оно так и остается в пределах мира поклонника. Если инициация чувства произошла, как это было в романе, письмо написано, душа раскрыта, водно-солевой дисбаланс в виде слёз замкнул процесс на небо, – все развивается иначе. По законам жизни и эфира, безответность, компенсируя внешнюю пустоту силой желания, создает обратный мир грёз, через проекцию безответной волны.
Посещение библиотеки Онегина, чтение заметок, сделанных карандашом или ногтем на полях, прочитанных Онегиным книг, всегдашняя тоска о несбыточном, оставляет невидимые следы на всем, чем живет героиня. И продолжается до тех пор, пока предмет со всем своим миром не ляжет под ноги этой непреодолимой привязанности.
Если не знать сюжета, непредвзято посмотрев на финал романа, станет видно, что Онегин и Ларина не просто поменялись местами. Они поменялись друг другом. Ларина стала Онегиным, пришла на бал и снова влюбилась, но теперь уже в женскую проекцию Онегина.
Любовь, голодный зверь, всегда голодный. Поэтому, столько книг, войны и крови. Сегодня хорошо известно сколько и как она убивает. И плохих, и хороших. Ей все равно.
Но это не останавливает, ни плохих, ни хороших. Почти все, прямо или косвенно – её жертвы. Такой мировой Стокгольмский синдром.
А может, просто цветы ?
Источник
Ну, да, тут только «время лечит» и привычка находиться в одиночестве, обходиться отныне только своими силами, без возможности прикоснуться к объекту обожания и обожествления. Курочка по зёрнышу клюет, а то, что не убивает нас, делает сильнее: из праха мечты и соединения с любовью восстаёт новый, трезвый человек. С трещиной внутри, но более твёрдо стоящий на ногах. Такому человеку уже ничего не страшно, поскольку он прошёл через самое трудное, да и попросту чудовищное – утрату самого необходимого, что есть, точнее, было в его жизни. А вот теперь, постфактум, собрался, подпоясался и живёт, как может, дальше. Ибо жизнь от несчастной любви чаще всего не заканчивается.
Иммунитет, вырабатываемый в процессе такой вот бытийной привычки, делает нас самостоятельными и, на какое-то время, практически неуязвимыми. Это дальше, когда пройдёт много времени, человек устаёт постоянно держать стойку, расслабляется, его захватывают повседневные дела и, поэтому, возможен рецидив. Но мне, почему-то, кажется, что большинство из переживших ужас безответной страсти, более всего другого бояться повторения зависимости. Создают буферные зоны, дистанцируются, в общем, берегутся. Становясь, таким косвенным образом, невольными харизматиками, привлекающими к себе интерес сторонних людей, зело падких на проявления самостоятельности, самостийности.
Ещё со школы, между прочим, я называю такой путь «Синдромом Онегина», отвергнувшего Татьяну для того, чтобы через какое-то время, когда она уже практически выбралась из-под его обаяния, вновь впасть, как в ересь, в колею старинного выбора. Мы же смотрим на ситуацию, развивающуюся в пушкинском романе, с точки зрения заглавного героя. Хотя не менее интересно (и педагогически продуктивно) было бы проследить процесс восстановления Татьяны. У Пушкина есть об этом только намёки, намётки, что, как я понимаю, было единственно возможным, в ситуации до расцвета психологического романа, путём описания чувств как некой, каждый раз отдельно взятой, данности – автономных состояний, предлагаемых как снимки или слепки вне «диалектики развития». Именно поэтому «Евгений Онегин» дробен как какой-нибудь учебник истории.
Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной
(7, 21)
Собственно, об истории и речь. О нашей сегодняшней истории: вдруг подумалось, что государство, занятое собственными задачами самосохранения (других нет), напрочь забыло о возлюбивших его людях. Помидоры повяли и власти просто некогда заниматься собственным электоратом, выживающим кто как умеет. И тут, видимо, главное выжить. Закалиться и выжить, так как отступать большинству из нас реально некуда. Приходится окапываться в существующей экономической и политической реальности и выживать в меру собственных разумений и сил.
Любые сложности и ограничения оборачиваются, в конечном счёте, становлением самостоятельности и зрелости. «Без удивления, без гнева», с полным пониманием прежней оставленности и нынешней самостийности, возникшей из необходимости самосохранения, которая ни обряд, ни ритуал, но ежесекундная осмысленная «забота о себе» (в такой ситуации, когда помощи ждать неоткуда, обращаться к глубинам своей личности просто необходимо – ведь только оттуда и может прийти спасение и кладка нового человека). Отныне ты сделал сам себя (раньше, до любовного провала, человек развивался по заданным природой колеям) и никому более не обязан, не подотчётен.
Нас созидают не радости, но горести, всевозможные бросания (лучше всего, конечно, если это бросание курить) и столкновения с невозможностями (“…её он любит, но она не любит, и не понять, кто в этом споре прав…“) Советский коллективный мир имел виды и взгляды на каждого своего жителя: плановое хозяйство – следствие классовых, объединительных ценностей, сменилось равнодушием капиталистического индивидуализма. Тем более, что у нас и социализм был плох и в капитализме Россия вытащила себе самый тяжёлый, самый субъективный билет.
Как изменилася Татьяна!
Как твёрдо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приёмы скоро приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?
(8, 28)
Поскольку для самостоятельного человека главное – не «воля света» и не «правила тусовки», но правда внутреннего голоса, окрепшего в диалоге кропотливого ежесекундного самосозидания. Когда уже неважно, что вовне, как кривляется, бабачит и тычит верховная <какая угодно> власть. Ты – царь, живи один или, если хочешь, не один. Отныне только сам себе указ, переживший глобальное падение и заново восставший из пепла, можешь уже не дёргаться на мелочи информационного фона. Сам себе хозяин и сам себе фон.
Онегин, подъезжая к Татьяне, говорящей с испанским послом, ничего не знает об этой внутренней силе. Он исходит из старого расклада, абсолютизируя точку зрения закоренелого эгоиста, вокруг которого крутится Солнце и все остальные светила. Ну, исходит и исходит, думает, что крутятся, так и пусть думает, мне-то что? Ничто так не привлекает других, как самостоятельность; кажется, весь секс-эпил на том и держится: на ощущении правоты и незамечании влияния (потуг на влиятельность – а ручки коротки) других.
Я вам не нравилась…Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всем был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?
(8, 44)
Источник