Делегированный синдром мюнхгаузена похороните меня за плинтусом

Трудно писать о фильме, который повествует о таких мерзких проявлениях человеческой природы, что сразу после просмотра невольно хочется откреститься, плюнуть через плечо и забыть про все увиденное, дабы не ходить потом с гадким ощущением вины за невольное соучастие.

Еще труднее в этой ситуации не выступить в роли адвоката или обвинителя, потому как имеем мы дело с ситуацией уникальной, которая исключает возможность применения категории вины — ситуацией всепоглощающей, животной, надрывной «любви на выживание».

Итак, жили-были персонажи повести Павла Санаева, а потом и одноименного фильма Сергея Снежкина «Похороните меня за плинтусом»: мама Оля (Мария Шукшина), бабушка Нина (Светлана Крючкова), дедушка Савельев (Алексей Петренко), внук Саша (Саша Дробитько) и художник дядя Толик-алкоголик (Константин Воробьев), по совместительству теперешний муж мамы Оли. И разыгралась в этой отдельно взятой семье форменная шекспировская драма с бушеванием страстей и смертоубийством. Но странным образом по итогам разыгравшейся трагедии из всей этой «честной компании» никого не жаль, кроме пацана, потому что он совсем еще маленький.

ЛЮБОВЬ КАК ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Поскольку вся эта история снята в жанре фильма-воспоминания, существуют два больших соблазна. С одной стороны, ограничиться в объяснении происходящего психиатрическим диагнозом бабушки и алкогольной созависимостью дочери. А с другой — увидеть в этом повествовании очередную «чернуху» на советские времена и свести все к «объективным обстоятельствам» — мол, при Союзе все так жили.

В обоих случаях картинка получится, мягко говоря, неполной.

Так что договоримся сразу — антисемитизм стариков, психиатрию бабушки, дедушкино звание народного артиста СССР и диссидентские замашки Толика-алкоголика можно смело выносить за «скобки» происходящего.

Итак, начнем, конечно же, с бабушки.

Во-первых, как поется в известной песенке: «Отц-тоц-первертоц, бабушка здорова!» «Пограничненькая», конечно (то есть бабуля находится на грани нормы и патологии), но здоровая старушенция, масштабностью своего образа и роковыми последствиями деяний вполне достойная занять место в ряду знаменитых отечественных литературных персонажей: старой графини из пушкинской «Пиковой дамы», старухи-процентщицы Федора Достоевского и прочих обитателей этого виртуального дома престарелых, вплоть до «Старухи» Хармса. Вот только вместо песенного компота («Отц-тоц-первертоц, кушает компот!») наша героиня с аппетитом поглощает самых близких ей людей. Честно говоря, поражает убедительность этого образа — ничего лишнего, все логично, последовательно и страшно…

Что произошло с этим существом с тонкой душевной организацией, бывшей актрисой, что весь ее талант, вся жизнь ее посвящена теперь единственной цели — борьбе не на жизнь, а на смерть с самыми близкими людьми — дочерью, мужем и внуком?

Можно бы было попытаться все списать на тяжелую жизнь и потерю первенца, если бы не несколько раз подчеркиваемое в сюжете «актерство» бабушки, которое она сознательно использует для манипуляции. Похоже, что бабушка в какой-то момент сочла свои страдания настолько невыносимыми, что приватизировала право не только страдать самой, но и вовлекать в это страдание окружающих.

Таким образом, бабушка адаптировалась, выжила, преодолела свою беспомощность ценой того, что она всех вокруг сделала беспомощными. При этом она продолжает жить в режиме выживания. Отсюда патологическая жадность, боязнь перемен, подозрительность и мизантропия. Если перефразировать Эриха Фромма, это не выживание «для», а выживание «от», ну или точнее — «за счет». Энергию бабушка черпает в том, что беспрерывно навязывает окружающим чувство вины, тем самым делая их зависимыми и беспомощными, а потом за эту самую беспомощность она их и «распинает».

В результате длительного применения такого оригинального способа адаптации у бабушки возникает несколько сквозных жизненных тем.

ЧЕСТНОСТЬ

Непозволительная, «предельная» честность во взаимоотношениях с окружающими, доступная только окончательно разложившейся личности. Ведь что происходит? Бабушка, спасая внука от многочисленных болезней (причиной которых во многом она сама), уже не имеет душевных сил на лицемерное отношение к «вечно болящему» и потому режет правду-матку, потчуя сознание ребенка замечательными определениями — «гнилье», «падаль», «сволочь» и так далее.

При этом патологичность ситуации проявляется еще и в том, что «в норме» именно сильно болеющие дети являются в семье главными манипуляторами, а в нашем случае эту роль безапелляционно монополизировала бабушка, которая и есть «самый больной ребенок». Недаром она закатывает ему граничащую с ночным кошмаром «детскую» истерику (валится на пол, орет, царапает себе лицо), вынуждая 7-летнего мальчика занять по отношению к себе утешающую позицию взрослого мужчины.

В результате бабушка упорно пытается создать с внуком симбиотическую, то есть исключающую возможность существования друг без друга, связь («Я умру, и ты умрешь»). При этом она не видит в Саше продолжение себя в будущем, пытаясь использовать его «здесь и сейчас», как инструмент, как оружие, как вещь.

По большому счету бабушка в воспитании Саши совершает фактически единственную ошибку и единственное же преступление — проецируя на внука свои конфликтные взаимоотношения с дочерью, она требует от ребенка не просто проявления «союзнической» позиции, а осуществления выбора между нею и матерью. А дети такие вещи не прощают!

ВИНА КАК СТРАСТЬ

Собственно говоря, Саша — единственный из всех участников драмы, который в силу возрастных особенностей почти не подвластен главному «тайному оружию бабушки» — виртуозному навязыванию окружающим чувства вины. Внушая это замечательное чувство, можно с людьми творить чудеса. Оно дает непомерную власть, но власть хрупкую перед детской любовью.

Ведь даже своей смертью бабушка умудряется навязать чувство вины дочери и мужу. На этот крючок попались все без исключения взрослые и даже сама бабушка, но только не маленький Саша. Из всего шекспировского набора бабушкиных страстей ему доступны только любовь и ненависть: любовь к матери, ненависть к здоровым детям («Здоровый, сука? Вот тебе!») — и еще холодное равнодушие к нелюбимой бабушке (замечательный финал фильма, когда Саша с детской непосредственностью начинает делить бабушкины деньги прямо над раскрытой могилой).

ВОСПИТАНИЕ КАК ПРОКЛЯТИЕ

Вообще-то, первый «сбой» модель бабушкиного воспитания дала еще на маме Оле, которая вполне закономерно выросла человеком зависимым, но умудрилась при этом не только реализовать свою протестную природу, но и каким-то чудом дважды вырвалась из заботливых объятий бабушки замуж, оставив в заложниках сына Сашу. А бабушке осталось только злобствовать, совместно с дедушкой молчаливо наблюдая за «грехопадением» бестолковой «дочки-матери», и настраивать против «отступницы» ее сына. При этом престарелые супруги воспринимают жизнь дочери исключительно как укор за то, что «проморгали» красавицу, а теперь уже ее поздно воспитывать, но они честно пытаются. Кстати, бабушка так и не озвучивает, какие такие ее надежды не оправдала дочь.

И вот тут на сцене появляются мнимые «антиподы» стариков — парочка мама Оля и Толик-алкоголик, отставная актриса без определенных занятий и алкаш-художник. Замечательные они в том смысле, что являют собой яркий пример созависимых интеллигентских отношений, то есть мутную смесь инфантильности, беспомощности, неизбывной тяги к высокому и алкоголизма. При этом остатки демонстрируемой ими нравственной свободы четко отрегулированы бедностью существования, а способность «совершить поступок» проявляет себя только в логике затянувшегося подросткового кризиса. Потому как и покупка Саше железной дороги на вырученные от продажи чужого бинокля деньги, и демонстративное возвращение деду Савельеву купленной за его же деньги дубленки, несмотря на весь кажущийся пафос происходящего, вдребезги разбиваются об один маленький факт — Оля и Толя давно уже живут за дедушкины деньги. И на поверку являются такой же неотъемлемой частью созданной бабушкой созависимой системы семейных отношений, как и вечно виноватый перед супругой народный артист.

По большому счету вся эта история являет собой подробный экскурс по извращенным, неуклюжим способам проявления любви. Дед на словах ненавидит дочь, а на деле помогает ей деньгами. Бабка ненавидит всех и обожает внука, но больше всего любит себя. Мама Оля любит Сашу, но связана по рукам и ногам усвоенным с детства мифом о собственной никчемности, Толик любит Олю, но неспособен справиться со своим диагнозом. И только маленький Саша действительно способен на подвиг ради любимой мамы.

Кстати, замечателен и уход бабушки, которая в какой-то момент «заигралась» и не рассчитала степень своего морального падения, за что, продемонстрировав на прощанье своим потомкам оголенную задницу, честно поплатилась жизнью.

При этом своею смертью она фактически поставила большой вопросительный знак в дальнейшей судьбе всех выживших персонажей. Удастся ли им преодолеть себя? И насколько сильнее здравого смысла окажутся плоды бабушкиного воспитания?

Впрочем, ростки выздоровления посажены в душу Саши самой бабушкой: равнодушие — очень сильное лекарство.