Синдром пьяного сердца скачать бесплатно

© Приставкин А. И., наследники, 2015

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

* * *

Предисловие

Каждый, кто с ним встречался, говорил мне в той или иной форме: Марина, как я счастлив, что смог познакомиться с Анатолием. На что я всегда отвечала: сама говорю себе это каждый день уже двадцать пять лет. Правда, Толя всегда меня поправлял – двадцать пять лет неофициально. (Официально – двадцать три.)

Сейчас, когда его не стало, понимаешь, что двадцать пять лет рядом с таким человеком – это невероятный, сказочный подарок судьбы.

Если б он обладал только писательским талантом, создал свои великие книги, которые переведены на тридцать языков мира и изданы миллионными тиражами, то было бы уже достаточно для одного человека. Но не все знают о других его талантах. У Анатолия были золотые руки – мастер, умел делать все. Великолепно водил машину, причем в экстремальных условиях, в тумане по шоссе, по девятьсот километров без отдыха или зимой по гололеду Москва – Питер. И многих друзей научил ездить. Маша говорила: папа у нас дальнобойщик. Он был очень музыкальным, тонко чувствовал музыку, прекрасно ее знал, сам хорошо пел и необыкновенно танцевал. Собирал и своими руками реставрировал иконы, сажал огород, потрясающе готовил, варил варенье, очень хорошо плавал и нырял, играл в теннис, ходил на моторе, с одной спички мог разжечь костер.

Имел талант драматического артиста, в молодости серьезно готовился им стать. Переиграл десятки ролей в классических пьесах. Он был невероятно образованным человеком, хотя хорошее образование ему до тридцати лет было недоступно – с двенадцати лет работал, чтобы выжить. Прочитал в сто раз больше книг, чем я, великолепно знал историю, философию, сотни стихов наизусть, а лучше всего читал наизусть Твардовского (Теркин). Кстати, с Александром Трифоновичем они – земляки, их отцы были из одной деревни. Все лучшее, что у него было в душе, успел вложить в нашу дочку – очень много ей занимался, они были самые близкие люди, друзья, что сейчас редко.

Во второй половине своей жизни волею судьбы и Б. Н. Ельцина оказался в Кремле, в государственных структурах, где совершенно неожиданно для меня раскрылся новый его талант – государственного человека. Он пятнадцать лет проработал в Кремле. Довелось поработать с тремя президентами и шестью руководителями администрации. Решал сложнейшие вопросы, проявлял настоящую государственную и человеческую мудрость, и к нему прислушивались. Он очень уважал и ценил своих коллег в Кремле и всегда мне говорил, что это надежные и порядочные люди.

За несколько дней до того, как Толя нас покинул навсегда, он успел завершить передать в редакцию новый роман, посадить кабачки, заправить машину и в очередной раз – кто же знал, что последний! – признаться мне в любви. Теперь вы понимаете, что двадцать пять лет – это очень мало для меня. Если б я могла хоть на минуту дольше быть вместе с ним, я бы и за эту одну минуту благодарила Бога.

Марина Приставкина

Синдром пьяного сердца. Встречи на винной дороге

Приди ко мне, брате, в град Москов веселие пити…

Юрий Долгорукий своему родственнику Святославу Олеговичу (из летописи)

Жизнь наша копейка

Случилось это в теплой стране Болгарии, в ее столичном городе Софии, который все русские почему-то называют Софи́ей, с ударением на втором слоге, а болгары – Со́фией, что гораздо благозвучней. Гостил я у моего друга Емила, в крошечной мансарде с окошечком-лючком в потолке, выходящим на крышу многоэтажного дома. Через этот лючок, проснувшись среди ночи, можно было увидеть полную луну – тарелку, наполненную до краев жидким золотом, – которая, как прожектор, упиралась прямо мне в лицо и мучила, не давая спать.

И в этот прощальный вечер, а прощальный потому, что я уезжал в Москву, лючок был распахнут настежь в черное небо, а мы, прилично (и привычно) поддав, предавались невинному в общем-то занятию… Развлекались тем, что сочиняли потешные тексты к изображению обнаженной девицы, которую тут же при нас набросал фломастером на картоне художник Иван Стойчев.

Он и сейчас у меня где-то хранится, тот клочок картона с наскоро набросанным контуром девичьего тела, в позе, чуть вызывающей, но и стыдливой, в полупрофиль, с ручкой, трогательно прижатой к груди, как это делают молоденькие натурщицы, и с ножкой, соблазнительно подогнутой под себя. Мы пустили девицу по кругу (вот разврат!), решив, что каждый из гостей, а нас было человек пять, все мужчины, что-нибудь, в меру своей испорченности, о ней присочинит. Ржали, как жеребцы, сотрясая смехом стеклянную посуду на столе, когда читали вслух свои бойкие экспромты. И при этом, понятно, мы не переставали пить. Пьют же здесь, в солнечно-винной Болгарии, нисколько не меньше, чем на моей веселой родине. Ну а как пьют в России… Сапожник, известно, пьет в стельку, плотник – в доску, портной – в лоскуток, печник – в дымину, извозчик – в дугу… Да и все остальные – соответственно роду занятий… Ну а если взять всех скопом, вселюдно, всенародно, то пьют у нас, коротко говоря, вусмерть. И это уже не образ, а констатация факта, обозначающая тот счастливый предел, за которым уже пить невозможно. Хотя как сказать. Лично мне известен случай и иного рода, когда умер в деревне мужик с перепоя… Далее цитирую по своей книжке: «Обмыли, по обычаю, покойника, вынесли в другую избу, позвали пастыря Псалтырь читать. Ночью скучно, ну и захватил он для верности полштофник. Почитает, выпьет, снова почитает… Опьянел, глядит на покойника, так ему жалко стало. Вчера еще вместе выпивали, а сегодня… „Эх, друг, – говорит пастырь, – выпей-ка со мной последний разок, на том свете-то не попьешь“. Оттянул верхнюю губу и вылил ему в рот. Остальное допил и задремал около. Вдруг слышит: „Что это ты, Макар, я никак не пойму“. Глядь, сидит покойник на столе, руки от холода потирает. Тут у моего пастыря мокро стало от испуга. Пригляделся, язык оживел, спрашивает: „Да жив ты аль нет?“ – „А кто тебе сказал, что я помер?“ – „Так ты и есть померший…“ – „Тогда надо помянуть себя… Сбегай-ка за водкой, будь другом!“ Достал покойник огурчиков соленых, и принялись они поминать уже не поймешь кого. Раздолье, умирать не надо. К утру пришли родные попрощаться с телом, а покойник вместе со священником с перепоя слова не могут вымолвить. Тут поднялся шум на всю деревню, а потом смех на всю волость».

Хоть и говаривают, что утренний гость до обеда, а послеобедний до утра, но до утра уже не получалось, надо было мне собирать вещички да хоть немного перед дорожкой вздремнуть. Гости расходились, стал собираться и я. А еще один мой здешний друг, Слав Македонский, который в недавние времена работал на шахтах Донбасса, по вербовке, и до того обрусел, что свои рассказы писал на русском языке, по-свойски сунул мне в карман пузатенькую бутылочку коньяка «Плиска», заметив шутливо, что это мне такая специальная «подъемная». Несколько раз, мол, приложился, а под крылом уже, глядишь, Москва.

– Ты до гостиницы-то дойдешь? – спросил озабоченно Слав. – Пожалуйста, не забудь: зовется она «Плиска»! «Плиска», а не «Коньяк»!

Это недавно рассказывали анекдот, и там мой российский землячок, крепко гульнув, никак не мог разыскать свой ночлег, потому что у всех встречных вместо гостиницы «Плиска» спрашивал гостиницу «Коньяк».

– Не забуду, – заверил я.

– Ага! Вот за хорошую память тоже надо отхлебнуть, – оживился Слав, и мы тяпнули по единой, потом по второй и еще по третьей: посошок… Она же стремянная, она же закурганная…

Но так как изба о трех углах не строится, то и по четвертой, а поскольку конь о четырех ногах спотыкается, то и по пятой… А может, и по шестой… Или по седьмой, но какая-то уж точно была последней, и дух наш окреп еще более. Всегда духу есть куда крепнуть, особенно если неохота уходить. И тогда мы откупорили бутылочку сливовой ракии, которую мои земляки называют почему-то самогонкой, а она никакая не самогонка, просто, как сказал во время какого-то застолья Булат Окуджава, у нее такой идущий от земли нутряной особенный дух, аж за горло берет… И за душу, само собой. Если при этом еще закусываешь шопским салатом, с кольцами красного перца и белыми ломтиками брынзы.

Однажды в родопском селении Банница (Родопа – это горная часть Болгарии) я потреблял сливовую ракию прямо из перегонного аппарата размером с паровой котел, установленный в специальной избе посреди деревни. Орудовали возле шипящего агрегата два развеселых дядьки, которые привезли с утречка возок спелой сливы и до того уже напробовались, что встретили нас, как русских братушек, с победным ликованием, будто собирались, как их деды, идти на штурм Шипки… И эта ракия была горячая, через глиняные стаканчики обжигала пальцы, и такая пахучая, что от одного ее душного запаха закладывало уши и кругом шла голова. А движения рук и ног становились непривычно вязкими. Мы выползали в осенний сад, где лежал первый снег, отыскивали в снегу по темным ямочкам осыпавшиеся с дерева грецкие орехи. Холодные, пряные, сладковато-маслянистые, пахнущие йодом, они таяли во рту. Мы разламывали намокшую от снега скорлупу и высасывали ореховое нутро, как устриц из ракушек… Грецкие орехи из снега и дымящаяся ракия в шаткой избенке – праздник!